Чем ближе к Ильину дню, тем ниже нависают облака, душнее становится воздух и чаше ночные грозы.
А в Ильин день потемнеют облака, забегают змеи молний и треском громовых раскатов напомнит о себе пророк.
Беда попасть тогда в море. Хорошо, если только сорвет снасти. Иной раз закружит судно, швырнет на скалу и шелками выбросит у мыса Ильи.
Помолись, моряк, на церковь пророка — не случилось бы несчастья.
А видна та церковь с большого расстояния, хотя и не велика она. Такая, какие строили в древние времена.
В те времена, когда верили в Верхнюю силу и знали свою слабость перед Ней. Хотя и были смелыми, пожалуй, смелей, чем теперь.
Не выдумали люди, что Илья, сын Тамары, построивший церковь, в открытое море ходил на дощанке.
А когда стал богатым и приобрел свой корабль, в самую страшную бурю не боялся оставить гавань и в декабрьский шторм поднимал паруса.
Но раз случилось выйти под пророка Илью.
Освирепело в тот день море, озлились небеса и попрятались люди в жилища. А Илья Тамара поднял сразу флакос и тринесту и белой чайкой унесся в волну.
Кто рискнул бы сделать это теперь? Разве только сумасшедший.
Далеко ушел Тамара в море, не стало видно берегов. Не знал он опасности и не верил в рыбачью сказку об Илье.
— И молния, и гром от облаков.
И когда подумал так, накатился на судно вал выше мачты намного мер.
— Васта темони, клади руль, — крикнул Тамара рулевому, но оторвался руль, и понеслось судно по воле ветра к береговой скале.
Понял Илья, что близка гибель, и в испуганной душе шевельнулось сомнение, не карает ли его пророк за неверие.
И в ту же минуту пронесся с севера на юг громовой раскат, и над мысом, где теперь церковь Ильи, в пламени и тысячах искр опустилась огненная колесница.
— Илья! — воскликнул Тамара, и подумал в душе: — На том месте, где видел его, построю ему церковь, хотя бы пришлось для того продать корабль.
Матим бистин, своей верой клянусь в том.
Не успела остыть эта мысль, как примолкла гроза, и ветер с берега погнал волну в море, а с нею и Тамарин корабль.
— Васта темони, — прозвучал над Тамарой чей-то грозный голос, и увидел себя Тамара стоящим у руля, который, подплыв к судну, стал на свое место.
К вечеру достиг Тамара Сугдеи, сдал товар и, нагрузившись новым, вернулся в Кафу.
Не рассказал, однако, никому о случившемся, пожалел продать корабль и решил заработать прежде побольше денег и тогда построить храм.
Сначала решил так, но вскоре передумал. — Не может быть, чтобы все это случилось.Просто приснилось. Колокитья!
И, успокаивая себя так, он со временем забыл о своей клятве.
Все шло хорошо; за десятки лет ни один из кораблей его не потерпел крушения, и Илья Тамара стал богатейшим купцом Кафы.
Однако в душе, помимо воли, жило что-то, что напоминало о случае в молодые годы. Не любил Тамара смотреть на гору, где было ему видение, и избегал выходить в море под Ильин день.
Но однажды, незадолго до этого дня, пришлось ему возвращаться от Амастридских берегов.
— Да будет благословенно имя Георгия, патрона той страны!
Попутный ветер резко нес корабль и вдали стали уже синеть Таврские горы.
И вдруг сразу стих ветер, точно смело его с моря, и корабль попал в мертвый штиль.
Больше всего боятся его моряки, но наступал Ильин день, когда по всему Понту носится ветер, и Тамара спокойно лежал на корме.
Он подсчитывал барыши и, закончив подсчеты, улыбнулся торговой удаче.
— Не нужно быть знатным, не нужно быть ученым, чтобы хорошо жить. Нужно только быть умнее других, чтобы пользоваться их глупостью. Алю пулунде грамата, алю полите гносис!
— Скверная мысль, — сказал кто-то в душе его, и вздрогнул Тамара.
Поднялся с ложа, посмотрел на берег. Оттуда медленно надвигались тучи, и зарница сверкала зловещим глазом.
Побежала по морю предветренная рябь, за нею береговик погнал волну.
Корабль поднял все паруса и взял нос на восток, где была Кафа, но, попав в странное течение, не мог далеко уйти.
А ветер быстро крепчал, недобрым шумом гудело море, воздух шипел и свистел, завывая.
Не выдержала порыва главная мачта и обломилась.
— Плохо дело!
И в последнем сумеречном свете увидели гору, где когда-то случилось видение.
Вспомнил о нем Тамара и смутился духом. Настала темнота, нельзя было видеть своей руки; ливень заливал потоками палубу; волна била через борта и в трюмах появилась течь. Истрепались в клочья штормовые паруса; не слушался корабль руля, как гнилая нитка, оборвалась якорная цепь, когда нагнало корабль к берегам и попытались бросить якорь.
— Одно чудо может спасти!
И молили люди о чуде; умоляли Илью смягчить гнев; обещали весь первый улов отдать на свечу ему.
А Тамара упал на колени и в сердце своем поклялся выполнить, что обещал когда-то в своей юности.
Огненная молния рассекла небо, опалила воздух, озарила корабль и скалы, среди которых он носился; в последнем зигзаге скользнула по мачте и загорелась сиянием впереди судна.
Кто-то грозный и гневный поднял над кораблем руку. Сверкал молниями его взгляд; в бешеном порыве рвалась борода; готовы были открыться уста для гибельного слова.
— Элейсон имас, Кирис! Помилуй нас! Опустилась рука проклятия и указала погибавшим путь спасения.
В стороне зажглись кафские огни и... потухло сияние.
Как убитые, заснули дома корабельные. Не заснул только старик Тамара. Стоял у городского храма и шептал слова тропаря:
— Почитающих тебя, Илья, исцели.
Стоял всю ночь и утром нашли его на том же месте. Не узнали его, так изменился он. Покоем величия дышало его лицо и близостью Неба светились глаза.
И когда через год иконный мастер писал образ пророка Ильи для нового храма, который построил на горе Тамара, это с него он написал лик пророка.
Оттого не видно гнева в пророческих глазах и нет страха, когда смотришь на икону.
Умер Тамара глубоким стариком и под конец дней своих избегал говорить о пережитом, но люди читали об этом в чистом взоре его.
Ибо взор души человеческой проникает часто глубже, чем подсказывает речь...
